В современной России активность неправительственных некоммерческих организаций (ННКО) по воссозданию ювенальной юстиции как широко выстроенной системы, состоящей из стержня — специализированного ювенального суда и системы социально-правового насыщения работы с ребенком, оказавшимся в трудной жизненной ситуации или вступившим в конфликт с законом, и его семьей, стала явно проявляться во второй половине 1990-х годов. Профильными и заинтересованными ННКО совместно со специалистами были созданы, успешно апробированы в России и методически описаны различные социально-правовые технологии работы с несовершеннолетними и их семьями¹.

Современная история воссоздания в России специализированного правосудия для несовершеннолетних — ювенального правосудия — начинает официальный отсчет второй семилетки².

15 февраля 2002 г. на пленарном заседании Государственной Думы ФС РФ проект федерального конституционного закона «О внесении дополнений в Федеральный конституционный закон Российской Федерации «О судебной системе Российской Федерации» (в части введения специализированных судов для несовершеннолетних) был триумфально принят в первом чтении 366 голосами «за». При необходимых 300. Казалось, у ювенальной юстиции в этот момент начинается новый этап успешного продвижения, внедрения и распространения в России, что, несомненно, давало в тот момент уверенную надежду на качественное улучшение положения с защитой прав детей в нашей стране.

Однако затем в системе принятия политического решения по дальнейшему продвижению законопроекта произошел необъяснимый до настоящего момента сбой. Законопроект получил отрицательное заключение из Государственного правового управления Президента РФ за подписью ее тогдашнего (и, кстати, нынешнего) руководителя Л.И. Брычевой.

При этом аргументы, использованные в документе, свидетельствовали либо о категорическом нежелании выполнять обязательства Российской Федерации, возникшие в связи с ратификацией ею Международной конвенции о правах ребенка, либо о вопиющем непрофессионализме его авторов. В названном заключении использовались самые разнообразные аргументы, начиная от утверждения о сформированности законодательной базы и несвоевременности принятия данного короткого закона (вместо подготовки целого комплекса нормативных правовых актов) и заканчивая тем, что создание ювенальной юстиции очень дорогая мера, непосильная для отечественного бюджета, и даже опасения, что такая правовая новация способна разрушить существующую российскую судебную систему.

Аргументы были столь же категоричными, сколь и беззубыми.

Вопрос о сформированности нормативно-правовой основы легко разбивался напоминанием о комиссиях по делам несовершеннолетних и защите их прав, которые до сих пор в качестве федеральной правовой основы вынуждены пользоваться Положением от 1967 г.! Да и множество других прорех нынешнего российского права камня на камне не оставляет от приведенного аргумента. Стоит вспомнить и отсутствие на федеральном уровне уполномоченного по правам ребенка, чей пост должен быть введен в России в соответствии с требованиями вышеназванной Конвенции о правах ребенка. Уполномоченные существуют лишь в некоторых регионах (примерно в 20), но до сих пор не имеют устойчивой правовой и экономической основы для своей деятельности.

Своевременность принятия целого нормативно-правового комплекса, обеспечивающего создание системы защиты прав ребенка, была и остается несомненной, хотя бы по причине сохраняющейся детской депопуляции страны. Однако на первом этапе (даже при наличии уже разработанных других законопроектов из «ювенального пакета») необходимо именно политическое решение, чему, собственно, и был посвящен короткий текст названного законопроекта³. Запуск же целого пакета законопроектов⁴ способен довольно серьезно осложнить процесс практического внедрения всей системы ювенальной юстиции, резко повысив риск ошибочных решений. Пример с провально-скандальным Федеральным законом № 122-ФЗ (о монетизации льгот) — печальное тому подтверждение.

Аргумент о дороговизне введения ювенальных судов также выглядел более чем смехотворным. Однако авторы и инициаторы законопроекта организовали проведение Судебным департаментом при Верховном Суде РФ соответствующих расчетов. Выяснилось, что все расходы (на момент расчетов — в 2003 г.) по созданию специализированных судов составляют ежегодно смехотворную по бюджетным масштабам сумму 500 млн рублей.

И наконец, соображение о разрушении системы российского судопроизводства свидетельствовало о чем угодно, но только не о профессионализме авторов заключения. В качестве наиболее пригодного контраргумента можно привести принципы построения системы медицинского обслуживания: наличие в этой системе такого направления, как педиатрия (более глубокой медицинской специализации, связанной с работой с детьми), никак не является угрозой для терапевтической работы врачей. И разумеется, никто из «взрослых» врачей-терапевтов не возьмется обследовать ребенка, настоятельно рекомендуя при этом родителям обратиться к педиатру. Причина проста — высокая степень особенности детского организма по сравнению с организмом взрослого человека. В судебной же системе мы продолжаем обращаться к «взрослым» судьям — для лечения «детских» болезней в области психологии их поведения. В этой части отличия и особенности ребенка от взрослого ничуть не меньше, если не больше, чем физические особенности взрослого и детского организмов.

Отсутствие детских судей до сих пор никого из власть имущих почему-то в нашей стране не смущает...

И мнение депутатов под воздействием названного заключения изменилось кардинально, точнее — «перпендикулярно»: если раньше голосование проходило на ура, то теперь профильный Комитет Госдумы по законодательству и госстроительству фактически отказывается выносить законопроект на рассмотрение во втором чтении. Впрочем, и не выбрасывает его из портфеля подготовленных законопроектов.

Часть II. А воз и ныне...

«Ювенальное молчаливое проклятие» действует до сих пор.

7 марта 2005 г. Президент РФ В.В. Путин на документ с обращением к нему Председателя Совета при Президенте РФ по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека Э.А. Памфиловой поставил резолюцию: «Рассмотреть и поддержать». Поразительно, однако и после этого в судьбе уже расширившегося к тому моменту пакета законопроектов ничего путного не произошло.

Создание и деятельность рабочей группы под руководством заместителя руководителя администрации Президента РФ Д.Н. Козака также не стало достаточным основанием для изменения положения с принятием требуемых правовых норм.

Профильный комитет Госдумы отказывался и отказывается выставлять на рассмотрение во втором чтении первый законопроект, намекая на наличие сомнений у «руководителей страны». Из чего вполне резонно вытекает двойственный вывод о том, что либо резолюция Президента носит лишь формально-бессодержательный характер, либо в нашей стране подпись Президента значения не имеет.

И нынешний Президент РФ Д.А. Медведев, несмотря на целый ряд откровенных высказываний, вплоть до признания, что в России система защиты прав ребенка до сих пор отсутствует, словосочетание «ювенальная юстиция», в ключе положительного политического решения, не озвучивает и поныне. И, наверное, не видит логики в необходимости другого подхода. Подтверждение этому соображению — факты, извлекаемые из недавно принятых законодательных норм и снятые с информационных лент.

В начале 2009 г. вступили в силу изменения в Уголовно-исполнительный кодекс РФ, согласно которым все воспитанники колоний, которым исполнилось 19 лет, должны в обязательном порядке быть переведены во взрослую колонию⁵. В течение некоторого времени сотрудники детских воспитательных колоний, хорошо знающих, насколько разрушительными для социально-реабилитационной работы с «молодыми совершеннолетними» является данная норма, тихо не выполняли его. Однако уже в конце первого квартала нового 2009 г. региональные органы прокуратуры стали усиленно, хотя пока и в устной форме, намекать на необходимость неукоснительного выполнения буквы принятого закона.

Само решение представляется, мягко говоря, слабо осмысленным. Его реализация уже сегодня приводит к многочисленным драматическим событиям. Как правило, воспитанники колоний для несовершеннолетних, находясь в них до окончания срока отбывания наказания или до достижения ими 21 года, могли рассчитывать на дополнительное внимание к своим нуждам в части профессиональной подготовки и помощи по социализации при выходе. Ничего подобного во взрослых колониях не существует. Там все значительно жестче: либо ты оказываешься в положении подчиненного (мягко выражаясь), либо ты «делаешь криминальную карьеру», тем самым становясь неотъемлемым элементом криминальной системы — как в местах лишения свободы, так и по выходе из них. Промежуточное решение, как это довольно часто случается при попадании в колонию уже сложившегося, взрослого человека, который может поставить себя как «мужик»⁶, для молодых людей практически невозможно.

При этом хочу обратить внимание читателя на несколько системообразующих (или, точнее, системонеобразующих) моментов.

Во-первых, как практически и всегда, данное нормативно-правовое решение разрабатывается и принимается втихаря, т.е. без широкого публичного обсуждения. Казалось, подумаешь, всего-то поменяли одну цифру, какая мелкая формальность! Однако в данном случае небольшие цифровые изменения приводят к предсказуемым и очень мощным антисоциальным последствиям. При этом общество (и прежде всего профильные общественно активные группы и организации) неожиданно для себя оказывается в крайне некомфортной ситуации необходимости протеста против уже свершившегося безобразия, вместо того, чтобы принимать посильное участие в выработке разумного и взвешенного решения.

Во-вторых, путем принятия данного закона нарушается принцип индивидуализации наказания, продекларированный в российском уголовном праве (например, в ст. 60 УК РФ), в рамках которого можно было рассматривать каждый случай в отдельности, в зависимости от обстоятельств.

Нужно отметить, что в целом ряде случаев перевод уже совершеннолетнего во взрослую колонию необходим. Причин для этого может быть множество, начиная от реального взросления колониста, его потенциальной возможности плохо влиять на несовершеннолетних и заканчивая возможностью и главное — собственным желанием его перевода поближе к дому и родным. Однако всякий раз такое решение должно являться результатом комплексного анализа конкретной ситуации для конкретного молодого человека и учитывать многообразие обстоятельств, мотивов и ситуаций, а не становиться итогом императивного действия норм, обеспечивающих догматически формалистский подход.

В-третьих, повышенное внимание к молодежи, в дополнение к детям, предусмотрено и в международных правовых нормах, таких, например, как Минимальные стандартные правила ООН, касающиеся отправления правосудия в отношении несовершеннолетних (Пекинские правила), Руководящие принципы ООН для предупреждения преступности среди несовершеннолетних (Эр-Риядские принципы) и Правила Организации Объединенных Наций, касающиеся защиты несовершеннолетних, лишенных свободы (Гаванские правила). За счет заметного сокращения периода, в течение которого молодым людям уделяется повышенное внимание, снижается и возможность воспитательного воздействия на них со стороны социально ориентированной части общества.

Уничтожение гибкости при принятии решений, касающихся судьбы молодого человека, преодолевающего формальную границу несовершеннолетия, может приводить к драматическим, а то и к трагическим последствиям.

В-четвертых, данное решение вновь оказывается оторванным от целостного, системного подхода к решению проблем, касающихся несовершеннолетних. В России не создана система защиты прав ребенка, и введение каждой новой нормы лишь увеличивает ее разобщенное и, судя по результатам, в целом недееспособное состояние.

На днях возникла еще одна «свежая» идея: запретить детям находиться вне дома без родителей или лиц, их заменяющих, в позднее время, например после 22 часов.

Казалось бы, мера разумная, поскольку позволяет считать, что решаются следующие задачи:

• —   отвлечение молодежи от злачных и прочих развлекательных заведений, нахождение в которых для несовершеннолетних можно считать до определенного момента не очень желательным;
  
• —   снижение остроты опасности нахождения ребенка вне дома и его подверженности рискам нападения в темное время суток, в особенности при нынешнем состоянии уличной преступности.

Однако для этого относительно короткого списка в общем-то весомых аргументов есть целый набор контраргументов, которые стоит здесь прокомментировать.

Запрещая какую-то форму досуга, необходимо понимать, что противовесом данному запрету должна выступать какая-то позитивная альтернатива. Однако в стране нет системы насыщенного социально ориентированного досуга для молодежи. Вместо этого повсюду царит круглосуточная асоциальность или даже антисоциальность. Достаточно в Москве вечером выйти из метро, как перед вами на всех доступных бордюрах и парапетах, а то и просто в подземном переходе — неформальные пивные «стояки».

Опасности позднего пребывания ребенка на улице сегодня очевидны, однако ясно и то, что это общество становится таким, в каком ребенку даже днем находиться небезопасно. Значит, наверное, желательно делать само пространство более безопасным, а не стращать детей кошмарами, которые взрослые же и сотворили.

Недавно увидел на улице плакат с надписью: «Научите своих детей не доверять незнакомым людям» — и с ужасом подумал о том, какой жуткий мир мы формируем сейчас и оставляем после себя нашим потомкам! И интересно, задумывались ли над этим авторы названной «социальной рекламы»? А вообще, кто-нибудь из представителей российской власти задавался вопросом о том, откуда берется социальный капитал, без которого успешного общества, да и просто общества как такового, не существует? А берется он прежде всего из доверия...

Следующий элемент, который вряд ли стал предметом размышлений инноваторов.

«22-00. Ваши дети дома?» — значится в одной из телереклам. Однако в этом месте у меня возникает вопрос: а что они там делают? Телевизор смотрят или в Интернете сидят? А на ТВ или в «сети» можно найти что-то приличное для детей, не напарываясь по пути на неприятные неожиданности? На российских центральных телеканалах засилье бесконечных мыльных пузырей, царство желудочно-кишечного шоу-смеха и юмора, располагающегося откровенно ниже пояса, а то и просто порнографии, законодательно, правда, пока не определенной.

Это — первый редут сомнений о способности российских граждан с помощью отечественного информационного пространства занять дома ребенка чем-нибудь приличным. Второй касается участившихся фактов жестокого обращения с детьми и семейного насилия в регионах, где уже приняты подобные нормы. Например, в Краснодарском крае⁷. Дети-то оказываются на улице в том числе и потому, что им дома плохо и неуютно. А мы заставляем их возвращаться туда, где насилие им гарантировано. Следовательно, наверняка будут и жестокие преступления на этой почве. И снижение преступлений в отношении несовершеннолетних, находящихся вне дома, будет сопровождаться ростом преступлений в семье.

Теперь что касается санкций. Репрессивная российская ментальность диктует, естественно, и репрессивные же методы воздействия на ситуацию. Факт ухода ребенка из семьи, как правило, — однозначный индикатор семейного неблагополучия. Однако реакция общества на такое неблагополучие поражает своими пещерными методами. Помнится, в Средневековье эскулап практически по любому поводу назначал кровопускание как эдакий универсальный метод лечения. В результате многие пациенты умирали именно от потери крови.

Зачастую так происходит и теперь, когда социально неблагополучной семье, находящейся в состоянии экономических затруднений, назначают санкцию в виде штрафа. Если для финансово состоятельной семьи сумма штрафа не представляется заметной, то при экономическом неблагополучии такая мера становится тяжелым ударом, отнюдь не изменяющим ситуацию к лучшему. Проблема в результате еще более усугубляется. Но и альтернатив такому подходу не много. Изъятие ребенка — еще одна распространенная форма репрессии — приводит к тому, что родители, освобожденные от бремени воспитания, вообще могут «на радостях» пуститься во все тяжкие. Изымая ребенка из неблагополучной среды, желательно было бы, наоборот, удвоить внимание к проблемам семьи и ее потребностям в восстановлении разрушающихся взаимосвязей.

Что касается экономических санкций, то они, скорее, уместны для юридических лиц — организаторов развлекательных заведений, которые допускают присутствие детей в позднее вечернее и ночное время. Только санкции эти должны быть принципиально иными, значительно более масштабными, чтобы выгода для предпринимателя от пребывания ребенка с помощью таких санкций терялась мгновенно.

И вновь, так же, как и в предыдущем примере с сокращением сроков пребывания молодых совершеннолетних в воспитательных колониях, в государственном решении прослеживаются вполне очевидные системные дефекты. Одним из таких дефектов оказывается его сущностно репрессивный характер. Формальный и узко ориентированный запрет, несколько улучшая положение с преступностью и нарушением прав ребенка вне дома, совершенно не способен решить проблемы внутрисемейного насилия или пренебрежения нуждами ребенка, от которых, как правило, ребенок и выходит на улицу, там находя новые для себя социальные (а в значительной мере и антисоциальные) связи.

Часть III. Где же выход?

Где же выход? Он — в создании системы социально-реабилитационных услуг, предназначенных для различных категорий детей в трудной жизненной ситуации или конфликте с законом и их семей с проблемами. Только насыщая социальное пространство работы с ребенком и его семьей, создавая социально-правовой компонент ювенальной юстиции, мы можем двигаться в направлении улучшения их положения.

Помимо отсутствия социально ориентированной досуговой инфраструктуры в стране не создана и так называемая инфраструктура социальных служб высокой чувствительности к проблемам.

Нет социальных служб для работы с проблемными семьями. Не разработаны или вынуждены преодолевать отчаянное сопротивление инновации, связанные с ранним не репрессивным, а социализирующим вторжением в проблемную семью.

Отсутствуют или находятся в зародышевом состоянии уличные социальные службы, которые необходимы для детей, ушедших по тем или иным причинам из дома или из школы. Многочисленные грантовые проекты, реализованные российскими ННКО и направленные на создание и внедрение таких служб, так и не породили до настоящего времени внутри неуклюжего и нечувствительного к социальным инновациям отечественного бюрократического аппарата желания принять и внедрить предложенные и успешно апробированные ювенальные технологии.

В то же время и школа представляет собой институт, не очень-то приспособленный для социализации ребенка в нынешней информационно-агрессивной и динамично меняющейся среде.

Учреждения системы образования вместо того, чтобы становиться чувствительным инструментом, способным не только заметить изменения в детской среде, но и предложить современные педагогические инновации, соответствующие потребностям нынешнего и будущего мира, откровенно выпихивают из своей сферы ребенка, имеющего те или иные отклонения в поведении или развитии. Их «продуктом» становятся только «среднестатистические» дети. А школа — безусловно конфликтонасыщенное (и, следовательно, потенциально очень ресурсное) пространство — остается не инструментом развития детского творчества и лабораторией для освоения восхитительно необозримой вселенной познания мира, а местом отбывания образовательной повинности.

При жестком кадровом дефиците в этих направлениях социальной работы выпускники гуманитарных специальностей российских вузов продолжают поражать своей неготовностью к практической работе. Кроме отдельных юридических клиник в России сегодня отсутствуют площадки для осуществления практической деятельности в области социальной работы, педагогики, психологии, социологии.

Крайне необходимы и социальные инновации, которые могли бы стать основой для совершенствования российской социальной политики, которая до сих пор находится в плачевном состоянии. В горячо обсуждаемой Программе антикризисных мер этой части потенциальных возможностей для противодействия кризису места нет совершенно. Есть только советский «собес» да не наполненные смыслом декларации про повышение занятости населения. А ведь завтра новые специалисты с высшим образованием выйдут из стен вузов без серьезных практических навыков и умений и станут дополнительным экономическим бременем, а не ресурсом для социального инвестирования.

Второй неотъемлемой составляющей решения проблемы асоциального поведения молодежи и преступности самих несовершеннолетних и в их отношении можно назвать формирование в России информационной политики, дружественной ребенку. Двумя основными инструментами для этого должны стать:

• —   экономические, налогово-финансовые рычаги, делающие асоциальное и антисоциальное информационное поле экономически невыгодным;
  
• —   система содержательного контроля за медиапространством со стороны общества.

При этом крайне насущной является задача создания и успешного применения всех трех инструментов такого контроля:

• —   государственного (непосредственно влияющего на устанавливаемый налоговый режим);
  
• —   внутрикорпоративного (формируемого на основе профессиональной самоорганизации и саморегулирования в сфере медиабизнеса);
  
• —   общественного, реализуемого как непосредственно гражданами и заинтересованными общественными и иными некоммерческими организациями, так и активно создаваемыми в последнее время институтами, такими, как Общественная палата — на федеральном уровне и соответствующие палаты и советы в российских регионах.

И наконец, третий элемент, способствующий реализации стратегии выхода из тяжелой создавшейся ситуации с формированием в России системы защиты прав ребенка, заключен в доработке и принятии законопроектов, обеспечивающих запуск процесса создания в России системы ювенальной юстиции.

Поскольку из вышеназванных направлений ни одно не реализуется, то, следуя логике поиска «святой троицы», вполне резонно сформулировать три следующих актуальных вопроса:

1. Стоит ли подождать, пока проблема депопуляции страны не станет для приходящего поколения нерешаемой?

2. Неужели в этом и состоит цель власти нынешней?

3. Если нет, то почему Россия неодолимо движется в этом направлении?

Впрочем, третий вопрос уже традиционно для той же власти — сугубо риторический: конечно же из-за происков внешних врагов.