Проблема сексуального насилия и его последствий существует несколько веков, но предметом научного исследования стала только в 70-х годах двадцатого столетия в США, а затем в Европе. В России до последнего времени данный вопрос не являлся предметом широкого обсуждения, а тем более глубоких научных исследований. Только в 90-е годы XX века появились первые научные работы на эту тему. От констатации факта существования проблемы насилия общество перешло к серьезному научному анализу¹.

Переживания людей, ставших жертвами насилия не проходят бесследно. Для их понимания необходим анализ индивидуальной, групповой, семейной и общественной перспективы развития «посттравматической ситуации». Он свидетельствует о том, что иногда спустя даже несколько лет после пережитой жизнеопасной ситуации развиваются связанные с ней различные невротические и патохарактерологические состояния.
Актуальность данной статьи обусловлена, прежде всего, обращением к сложной психологической проблеме – последствиям сексуального насилия и особенностям их переживания у женщин различных возрастных и этнических групп.

Насильственные процессы протекают в социальной системе на разных уровнях. В зависимости от уровня социальных систем субъектами насилия выступают различные по своему качеству субъекты социального процесса. Для них характерно использование различных способов разрешения конфликта в целях установления баланса.

Для обоснования насилия субъекты различных уровней используют различные мифологемы, находящиеся между собой в относительной корреляции, что позволяет вовлекать ресурсы более широкой системы, как для расширения конфликта, так и для его ликвидации.

Наиболее обобщенным объектом насилия в современном мире предстают этнические общности. Морфология этнического насилия не предполагает существенных этнических вариаций, и этническое насилие включает в себя все виды насилия, известные антропологии и психологии насилия, и использует их для своей основной цели – вытеснения (устранения) иной этнической общности (ее носителей) из социальной среды или отдельных общественных подсистем.

Понятие "насилие" в русском языке не тождественно понятию, выражаемому, словом violence в правопослушном английском понимании, в котором более четко разведены такие понятия, как коллективное или индивидуальное отклонение от существующих общепринятых норм социального поведения с применением физической или иной силы (violence). И насилие индивида над другим индивидом, часто выражается в таких терминах, как, например, сексуальное насилие – rape (изнасилование) и другие, так называемые, особые формы насилия (special violence).

Отдельного внимания заслуживает феномен сексуального насилия.

Сексуальное насилие – понятие, отягченное эмоциями, мифами и разночтениями. Поскольку его определяют как половой акт, прежде всего оно подразумевает проявление насилия, гнева и власти, а также физического воздействия на личность. Существует много определений изнасилования, но, как правило, в большинстве сводов законов оно трактуется как введение полового члена во влагалище без обоюдного согласия. Строго говоря, введение полового члена в рот или в анус без обоюдного согласия - это также изнасилование, т.к. оно подпадает под действие основных законов против сексуального нападения.

Следует оговориться, что жертвой сексуального насилия может быть человек любого возраста и пола. Но, т. к. в настоящей работе мы не будем касаться самостоятельной обширной темы насилия над детьми (до 12 лет), и в подавляющем большинстве случаев изнасилования взрослых насильником является мужчина, а жертвой – девушка или женщина (с 14 лет), то мы будем употреблять существительное «женщина» и местоимение «она» относительно жертвы насилия².

Сексуальное насилие нередко приводит к возникновению специфических расстройств и поэтому в международных классификациях болезней многими исследователями выделяется в отдельную проблему. Статистические данные о распространенности сексуального насилия в отношении женщин в нашей стране весьма противоречивы. По некоторым источникам, в нашей стране ежегодно регистрируется 7-8 тыс. случаев сексуального насилия, однако реальное число пострадавших, по меньшей мере, в 10 раз больше³.

Данная проблема далека от разрешения. Острая потребность в изучении психологических последствий насилия вообще и сексуального насилия в частности закономерно обуславливает факт, что первые труды, посвященные этому вопросу, носят характер методических рекомендаций по оказанию медицинской, психологической, социальной и правовой помощи пострадавшим.

Первые исследования феномена сексуального насилия в нашей стране были проведены в области криминологии. Основной акцент делался на анализе ситуации насилия, личностей насильников и причин, побудивших к преступлению. Все исследования пострадавших были проведены в рамках виктимологии, т.е. как поведение и характеристики жертвы насилия влияли на развитие и исход криминальной ситуации. Цель таких исследований, к сожалению, часто заключается в поиске провокационных черт поведения жертвы и отождествлении их с причинами совершения преступления. Неудивительно, что подобное отношение не способствует обращению пострадавшей в официальные органы, где предметом разбирательства станет ее интимная жизнь, поведение и личностные характеристики.

Высокая латентность половых преступлений составляет основную сложность изучения этой проблемы. Данные различных исследований о соотношении зарегистрированных и фактических случаев варьируют от 1:3.6 до 1:15⁴. Виктимология особо остро нуждается в помощи психологов.

Психологическое изучение пострадавших должно искать ответы на другие вопросы, нежели криминологические, а именно – как снизить вероятность попадания в число жертв, как помочь людям, подвергшимся нападениям, избежать худших последствий для себя, и как справиться с негативными психологическими реакциями, если событие произошло.

Таким образом, криминологические исследования не охватывают всей проблемы сексуального насилия. Однако, к сожалению, возникшие в криминологии представления часто экстраполируют на весь спектр явлений изнасилований, рождая стереотипы и установки (мифы), которые служат факторами дополнительной травматизации пострадавших. В качестве примеров подобных мифов можно представить убеждения: типичные изнасилования происходят поздно ночью в незнакомом месте, насильник – незнакомый вооруженный человек; главная причина изнасилования – сексуальное влечение; женщины в тайне мечтают быть изнасилованными и провоцирую насилие и т.п. Такие мифы прочно держатся в культуре, т.к. позволяют людям чувствовать себя в относительной безопасности, поддерживая убеждения, что подобные происшествия случаются довольно редко, и то по вине жертвы.

Понятие изнасилования, как принуждения к сексуальной близости против желания, включает в себя целый спектр случаев: от ситуаций, когда незнакомец внезапно нападает на жертву, используя оружие или угрожая им, нанося физические повреждения, до ситуации, когда насильник и жертва были знакомы, и может быть даже имели сексуальные контакты прежде. Ситуации второго типа составляют (вопреки распространенному мнению) большую, хотя и почти всегда скрытую от посторонних глаз, часть этих преступлений⁵. Пострадавшие от насилия знакомых чаще сталкиваются с негативным отношением окружающих, испытывают чувства вины и стыда за то, что не сумели предвидеть опасность, их чаще обвиняют в ненадежном поведении. Изнасилование знакомым считают менее травмирующим, хотя, напротив, состояние жертвы усугубляется фактом злоупотребления ее доверием. В то время как очень небольшой процент женщин-жертв заявляет о совершенном изнасиловании, оценить количество мужчин, подвергшихся сексуальному насилию, еще сложнее. В отличие от привычного мнения, эти случаи не ограничиваются средой гомосексуалистов, заключенных или изнасилованиями детей. Невозможность рассказать о случившемся усугубляет психологические последствия насилия.

Неоднозначное отношение к жертве изнасилования, осложненное многочисленными культурными установками, можно считать особенностью данного вида стрессора.

Между тем, переживания людей, ставших жертвами насилия, не проходят бесследно. Для их понимания необходим анализ индивидуальной, групповой, семейной и общественной перспективы развития посттравматической ситуации. Он свидетельствует о том, что иногда спустя даже несколько лет после пережитой жизнеопасной ситуации развиваются связанные с ней различные невротические и патохарактерологические состояния. «Накопленные» невротизирующие механизмы и их отдаленная активация от травматической ситуации (ситуации сексуального насилия) являются отражением общих закономерностей формирования функциональных возможностей индивидуального барьера психической адаптации, проявляющихся под воздействием иногда даже самых незначительных факторов. Нередко эти факторы служат лишь пусковым механизмом, «раскручивающим» совокупность биологических и социально-психологических взаимодействий, накопленных в индивидуальной истории жертвы. Кроме того, различные формы сексуального насилия являются важным фактором для формирования целого ряда личностных и поведенческих расстройств. Особенностями личности с травматическим стрессом изнасилования являются и диффузная самоидентичность, слабость и недифференцированность границ «Я – Другой», зависимость и постоянный эмоциональный голод, опосредованость всех отношений с окружающим миром, они создают «общую» готовность к виктимности.

Сексуальное насилие оставляет у жертвы неизгладимый след. Серьезность последствий зависит от многих факторов: от возраста, особенностей психики, ситуации, типа и формы насилия, насильника, частоты и тяжести насильственных действий. Наиболее частым последствием сексуального насилия является развитие посттравматического стрессового расстройства (далее ПТСР)⁶.

Травматический стресс – особая форма общей стрессовой реакции. Когда стресс перегружает психологические, физиологические, адаптационнные возможности человека и разрушет защиту, он становится травматическим. Далеко не каждое событие способно вызвать травматический стресс. Были выделены следующие характеристики травмы:

1. Проишедшее событие осознается, то есть человек знает, что с ним произошло и из-за чего у него ухудшилось психологическое состояние;

2. Это состояние обусловлено внешними причинами;

3. Пережитое разрушает привычный образ жизни;

4. Проишедшее событие вызывает ужас и ощущение беспомощности, бессилия что-либо сделать или предпринять.

Травматический стресс – это переживание особого рода, результат особого взаимодействия человека и окружающего мира. Это нормальная реакция на ненормальные обстоятельства; состояние, возникающее у человека, который пережил нечто, выходящее за рамки обычного человеческого опыта, например, угрозу жизни, смерть или ранение другого человека, стихийные бедствия, насилие и т.п. круг явлений, вызывающих травматические стрессовые нарушения, достаточно широк и охватывает множество ситуаций, когда возникает угроза собственной жизни или жизни близкого человека, угроза физическогму здоровью или образу «Я».

Нарушения, развивающиеся после пережитой психологической травмы, затрагивают все уровни человеческого функционирования (физиологический, личностный, уровень межличностного и социального взаимодействия), приводят к стойким личностным изменениям не только у людей, непосредственно переживших стресс, но и у очевидцев, и у членов их семей.

Результаты многочисленных исследований показали, что состояние, развивающееся под действием травматического стресса, не попадает ни в одну из имеющихся в клинической практике классификаций. Последствия травмы могут проявиться внезапно, через продолжительное время, на фоне общего благополучия человека, и со временем ухудшение состояния становится все более выраженным. Комплекс симптомов, наблюдавшихся у тех, кто пережил травматический стресс, получил название «посттравматическое стрессовое расстройство».

Стоит отметить, что травматический синдром изнасилования возникает у большинства жертв после пережитой ими жизненноопасной ситуации, последствия которой, несмотря на порой значительную временную давность, продолжают сохраняться в качестве индивидуально значимой психогении.

Симптоматика травматического синдрома изнасилования схожа с остальными случаями ПТСР. Очевидно, не у всех пациентов с диагнозом ПТСР будет проявлятся вся симптоматика, свойственная данному расстройству. Также, симптоматика немного изменяется согласно ускорению травмы. По DSM-IV эти симптомы таковы:

1.Симптомы вторжения – рекуррентное, постоянное и беспокоящее переживание травмы через неприятные воспоминания, сны, навязчивые действия и чувства как будто бы событие повторялось (перепроживание травмы, иллюзии, галлюцинации, flashbacks - внезапные, яркие и реалистичные, вспышкообразные возвращения травмирующих переживаний);

2. Симптомы избегания – постоянное избегание стимулов, которые напоминают о травме. Например, пациент избегает мысли и чувства, ассоциирующиеся с травмой, избегает ситуации и сферы деятельности, которые пробуждают травматические воспоминания; психогенная амнезия; снижение интереса к значимым видам деятельности (который присутствовал до того, как травма произошла), например жертвы проявляют заметно уменьшенный интерес в значимых сферах жизнедеятельности. Они могут чувствовать отчужденность (отстраненность) от других людей; набор их реакций может быть ограничен или они могут чувствовать отсутствие будущего; сужение спектра эмоций;

3. Симтпомы физиологической возбудимости – постоянное состояние повышенного возбуждения, которое включает в себя раздражительность и вспышки гнева, проблемы с концентрацией внимания, гиперактивность, неадекватное реагирование, они проявляют физиологическую реакцию на события или ситуации, которые отображают в символической форме или походят на травму

4. Расстройство вызывает значительный дистресс или дезадаптацию в социальной, профессиональной, и других важных областях жизнедеятельности

Травматический синдром изнасилования – это наиболее общая травма, которая с большей вероятностью продуцирует симптоматику близкую к ПТСР. Ellis (1983) предполагает, что здесь можно выявить 3 фазы в процессе реагирования на изнасилование: краткосрочная, промежуточная и долговременная. Краткосрочная реакция характеризуется набором травматических симптомов типа соматических жалоб, расстройств сна, ночных кошмаров, страха, подозрительности, тревожности, общей депрессии и дезадаптации в социальной деятельности. Rosenhan и Seligman (1989) утверждают, что на кризис, немедленно следующий после изнасилования, воздействует стиль эмоционального реагирования женщины. Некоторые женщины выражают свои чувства, проявляют страх, тревожность; они часто плачут и находятся в состоянии напряжения. Другие женщины пробуют управлять своим поведением, маскируют свои чувства и пытаются выглядеть спокойными.

Симптоматика остается относительно устойчивой в течение 2-3 месяцев. В промежуточной фазе, от 3 месяцев до 1 года после ситуации нападения, диффузная тревожность обычно становится специфической, связанной с изнасилованием. Затем женщины испытывают состояние депрессии, социальной и сексуальной дисфункции. В период продолжительной реакции, более 1 года после нападения, к текущему состоянию добавляется гнев, гиперактивность к опасности, сексуальная дисфункция и снижение способности наслаждаться жизнью (Ellis, 1983). Согласно описательным исследованиям, проведенным группой исследователей под руководством Renner (1988), всего лишь 10% жертв насилия не проявляют никакого нарушения своего поведения после нападения. Поведение 55% жертв умеренно изменено, и жизнь 35% жертв сопровождается серьезной дезадаптацией. Спустя несколько месяцев после нападения, только 45% женщин каким-то образом способны адаптироваться к жизни; 55% жертв испытывают длительные воздействия травмы.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что более половины жертв изнасилования проявляют некоторый уровень ТСИ после изнасилования. Выход из депрессии и социальная корректировка обычно занимают несколько месяцев после ситуации травмы. С другой стороны, страх, тревожность, переживание травмы, расстройства сна, ночные кошмары, избегание стимулов, напоминающих о нападении - это симптомы, которые сохраняются во многих жертвах изнасилования на многие годы, если не навсегда. Жертвы нападения также испытывают трудности в межличностных отношениях со значимыми фигурами и органами власти; их удовлетворенность трудом ниже, чем у большинства, и существует негативное воздействие по отношению к их надежде на будущее. Дополнительно, их самооценка (самоуважение) ниже, чем у других женщин даже по прошествии 2 лет после ситуации нападения (Murphy с соавт., 1988).

Для понимания ситуации и чувств жертвы насилия, нужно учесть несколько факторов. На вероятность развития ТСИ и степени его серьезности, естественно, влияют личностные характеристики жертвы. Очевидно, что женщины с большим набором механизмов преодоления и с высокой эмоциональной и психологической стабильностью имеют меньшую вероятность к тому, чтобы испытывать симптомы ПТСР, чем женщины, у которых данные характеристики отсутствуют. Например, Cohen и Roth (1987) обнаружили, что и принятие и избегание стратегий преодоления негативно связывались с восстановлением. Однако, так как насилие - это атака (нападение) на один из наиболее ранимых аспектов человека, то справиться с этим сможет не каждая женщина. Следовательно, психологическая выносливость не является только единственным фактором, но и не должна быть наиболее важным.

Следует отметить, что изнасилование имеет социальный характер. Жертва сталкивается не только с изнасилованием и воздействием на нее, но также и с реакцией окружающих на это. Renner (1988) предлагает понимать ситуацию женщины, подвергшейся изнасилованию, как безысходную ситуацию. Если женщина решает сопротивляться в момент нападения, то более вероятно, что она получит социальную поддержку от своей семьи и друзей; также более вероятно, что полиция и медицинский персонал поверят ей. С другой стороны, она вынуждена оплатить стоимость этой поддержки. Во-первых, вероятно, что в результате нападения она получит повреждения. Таким образом, ей потребовалась бы медицинская помощь, были бы привлечены правоохранительные органы, и она была бы вынуждена давать показания, объясняя многим людям произошедшую ситуацию, то есть, переживая заново ситуацию травмы, что могло бы привести к усилению ее критического состояния.

Однако, если жертва не желает рисковать и получать дополнительный ущерб, то получение помощи от различных институтов и понимание ее ситуации окружающими маловероятно. Она будет обвинена сама собой и окружающими за неоказание сопротивления, и она будет испытывать намного большее чувство вины и количество трудностей, мешающих разрешению проблемы, в конечном счете, возрастет.

Все сказанное является лишь частью социальных проблем, связанных с сексуальным нападением. Стереотипы относительно изнасилования являются довольно-таки распространенными в обществе и еще сильны среди чиновников правоохранительных органов и судов. Это объясняет некорректное "лечение", которое жертвы получают от представителей этих учережедений. Жертвам часто задают вопросы относительно их собственного поведения, стиля одежды, сексуальной жизни и умственного здоровья - вопросы, которые предполагают виновность жертвы. Фактически, имеется огромное количество случаев изнасилования, которые не доходят до судебной практики из-за некоторых характеристик жертвы. К примеру, это такие особенности как потребление жертвой алкоголя, история ее неуправляемого поведения, разведенные женщины, отдельно живущие или одинокие матери, безработные или находящиеся на содержании. Также, если жертва знала насильника (является истиной приблизительно в 70% случаев), приняла приглашение поехать (предприняла поездку) в машине насильника, или добровольно сопроводила насильника до его дома, полиция, вероятно, отклонит ее заявление как необоснованное.

Поддержка, которую жертва получает от своих родителей, мужа или партнера, друзей, играет очень важную роль в успешности преодоления жертвой травматической ситуации. Их поддержка и понимание крайне необходимы для жертвы. Однако не стоит забывать, что для ближайшего окружения принятие и переживание ситуации нападения не менее травматична. В некоторых случаях женщины отвергаются своими родителями и близкими или обвиняются в бездействии и недостаточном сопротивлении насильнику (Renner, 1988).

Cohen и Roth (1987) обнаружили, что индивидуальные различия в серьезности симптоматики связаны с возрастом жертвы, социоэкономическим статусом и предшествующей жизни до сексуального нападения (в детстве или во взрослом возрасте). Реакция связана также с тем, сообщила ли жертва о насилии в правоохранительные органы или доверялась ли кому-либо об этом сразу после нападения. Еще одним фактором в серъезности симптоматики является использование насильником силы, устных и физических угроз, или оружия.

В отечественной психологии за последние годы появилось достаточно много исследований, посвященных исследованию посттравматического стресса и его последствий. Однако исследованию психологических последствий индивидуального травматического опыта (в т.ч. перенесенного насилия) уделяется недостаточное внимание. Существующие зарубежные исследования, безусловно, вносят вклад в решение этой проблемы, но, очевидно, что роль возрастных и культуральных факторов здесь чрезвычайно велика. Стоит также отметить, что на сегодняшний день уже достаточно работ посвященных психотерапии детей и взрослых, перенесших насилие, но не отмечена специфика работы с подростками. Между тем, работа с данной возрастной категорией имеет особую специфику – при активном физиологическом развитии, психика отличается большей инфантильностью⁷.

Мы остановимся только на некоторых механизмах преодоления долговременных последствий, возникающих вследствие сексуального насилия: занятия проституцией, смене сексуальной ориентации, парасуицидальном поведении и употреблении психоактивных веществ⁸ у жертв сексуального насилия различных этнологических групп. В работе используются эмпирические данные, полученные в результате проведения комплексной программы оказания психологической помощи жертвам сексуального насилия. В программе приняли участие 236 женщин жертв сексуального насилия: 125 русских и 111 чеченок в возрасте от 14 до 36 лет, обратившихся за психологической помощью в рамках индивидуальной и групповой психотерапии в Санкт- Петербурге, Ставропольском крае и Чечено-Ингушской республике. Немаловажен тот факт, что 87% женщин подверглись сексуальному насилию в возрасте до 21 года.

Одним из способов переживания последствий сексуального насилия является занятие проституцией. В обследованной группе жертв сексуального насилия 17.3 % обследуемых свидетельствовали о занятии проституцией.

В группе женщин, занимающихся проституцией случаи сексуального, а также связанного с ним физического насилия в детстве и отрочестве пережили 31.7%; жестокие телесные наказания родителями (преимущественно отцами) перенесли 41.4%. Кроме того, 90.2% женщин росли в семейной ситуации, для которой характерно либо отсутствие матери (смерть матери, уход из семьи после развода), либо наличие матери, неспособной воспитывать детей (матери-алкоголички), и, таким образом, ее «эмоциональное отсутствие», либо появление в доме отца или отчима, угрожающего как матери, так и дочери. Исследования показали, что занятия проституцией коррелируют не только с опытом ранней травматизации (раннего насилия), но и с комплексом психологических неблагоприятных воздействий, которые мы обозначили, как отсутствие семейной поддержки (особенно отвержение матерью).

В исследованной группе было выделено две примерно равные подгруппы. Первая (подгруппа депрессивных) представленная 22 женщинами/ 43.7% (8 русских и 14 - чеченок) демонстрирует наличие средней полезависимости, низкую отвлекаемость на стимулы извне, отсутствие интереса к окружающему, безинициативность. Женщины данной группы демонстрировали явно выраженный или критический уровень депрессии (p =0.001). Отношения с другими людьми выстраиваются и интерпретируются в терминах «жертва-преследователь/насильник», характерна идентификация с позицией жертвы, множественные сексуальные контакты переживаются как отвратительная необходимость. В эту группу попали девушки с опытом грубого физического насилия (вследствие незаконченного или нереализованного инцеста) в детстве и жертвы изнасилования в раннем подростковом возрасте.

Стоит отметить тот факт, что в данную группу вошли преимущественно чеченские женщины. Данный факт обусловлен отношением к женщине в семье. До момента материнства, воспитание девочек в чеченских семьях носит насильственный характер. Поэтому, большинство респонденток не отмечали факта насильственного отношения к себе со стороны родителей, отсутствия семейной поддержки и проч., считая это нормальным положением дела.

Вторая подгруппа женщин (46.3%) напротив, характеризуется высокой полезависимостью, откликаемостью на любые стимулы извне, гиперсексуальностью. Стоит отметить тот факт, что данная подгруппа с большим интересом и мотивацией отнеслась к интервьюированию и последующим терапевтическим процедурам. Респондентки данной подгруппы также склонны репрезентировать позицию жертвы в отношениях с окружающими, но их поведение носит скорее кокетливо-манипулирующий, соблазняющий характер. Респондентки данной группы характеризовались высокими показателями по шкале избегания IES-R (p=0.01).

В данную группу попали девушки с опытом инцестуозных отошений (78.9% от данной группы), или с опытом сексуального насилия в допубертатном периоде (3 человека).

Стоит отметить, что достоверно чаще (p=0.01 в русской выборке и 0.04 в чеченской) отмечался тот факт, что из 53 респонденток (21 русская и 32 чеченки), половая жизнь, которых началась с сексуального насилия каждая 3 русская женщина (33% случаев) и каждая 5 чеченка (18.7%) становятся проститутками под непосредственным руководством взрослых, в том числе и прямо ответственных за их воспитание (речь идет о дисфункциональных алкоголизированных семьях).

Еще одним способом переживания последствий сексуального насилия является смена сексуальной оринтации. В основе данного феномена лежит во-первых, специфические искажения половой идентичности, а во-вторых, компенсация недостатка любви, нежности, поддержки, создание атмосферы защищенности. В ряде случаев смена сексуальной ориентации является способом проявления физиологической возбудимости (агрессии, гнева и т.п.).
Наглядно продемонстрировано, что преимущественно смена ориентации происходит в 14-16 лет у представителей чеченской выборки и 14-20 лет у русских женщин. Эти данные можно объяснить следующим. Возраст 14-16 лет является кризисным, характеризующимся рядом новообразований. Для данного возраста характерны «резкие сдвиги и переломы в личности»[Л.С. Выготский], особенно в аспекте самоидентификации. Не вызывает сомнения, что переживание кризиса развития, формирование новообразований уже дисгармонизирует личность, делая ее более сензитивной, хрупкой, виктимной. Сексуальная травматизация в этот период (или несколько ранее), оказывает более разрушительное воздействие, чем в период относительной эмоционально-личностной стабильности.

Следующий факт – изменение телесного облика. Очевидно, что пубертатный период – время значительных и интенсивных телесных изменений, иногда оказывающихся неожиданными не только для самого подростка, но и для окружающих его людей. Следует отметить, что в развитии телесного облика чеченские женщины опережают русских (14-16 лет – уже сформировавшаяся женщина, как правило, находящаяся на выданье), для которых в настоящее время характерна некоторая дегенерация развития. Данный факт обусловлен и социально-экономической ситуацией. Образовательный уровень и период увеличивает сроки подросткового возраста. Русские девушки (принявшие участие в обследовании) до 21 года осознают себя подростками, тем самым, демонстрируя некий конфликт между сформированной телесностью и инфантильными представлениями о себе, своей половой идентификации. Поэтому сексуальное насилие в данный возрастной период наносит достаточно серьезный урон в осознании своей половой роли, формировании модели сексуального поведения.

На формирование смены сексуальной ориентации (в данном случае речь идет о гомосексуализме) влияет также факт раннего сексуального совращения или насилия/ инцеста. Так значимые различия (p=0,01) формирования устойчивых гомосексуальных тенденций можно наблюдать у русских респонденток, сексуальное насилие по отношению к которым было совершено до 9- летнего возраста и дальнейшей травматизации (повторные насилия в младшем подростковом возрасте). При совершении сексуального насилия по отношению к русским женщинам в возрасте 9-14 лет происходило формирование как «чистой» гомосексуальной ориентации (19%), так и бисексуальной (67% случаев смены ориентации). Женщины, пережившие сексуальное насилие в возрасте старше 14 лет, т.е. после устойчивого формирования гетеросексуальной ориентации, как правило, становятся бисексуалистами (71% случаев).

У чеченских женщин в большинстве (52%) случаев наблюдается резко выраженная идентификация с отцом (желание обладать penis – как средством власти и силы). И как следствие – формирование «чистой» гомосексуальности.

Особенности переживания травматического стресса изнасилования также влияет на характер и модель поведения женщин сменивших сексуальную ориентацию.

Женщины с высоким уровнем тревожности и критическим уровнем депрессии, а также высокими показателями по шкале избегание IES-R в русской выборке достоверно чаще (p=0.01) демонстрировали пассивное гомосексуальное поведение, характеризующееся тем, что респондентки в сексуальных и внесексуальных отношениях играют женскую роль. Себя идентифицируют с женщиной. Внешние проявления (внешность, одежда, аксесуары, поведение, голос, пластика) отличались крайней женственностью. Из 17 представительниц – 12 когда-либо были в гетеросексуальных отношениях. Данная группа женщин, достоверно чаще (p=0.05) была жертвой семейного насилия, либо жертвой насилия со стороны знакомых. Результаты консультирования, свидетельствуют о том, что гомосексуальные отношения для данной группы являются компенсацией отсутствия любви, заботы и защищенности со стороны семьи и ближайшего окружения.

Для женщин с высокими показателями по шкале физиологической возбудимости IES-R, высоким (критическим)уровнем по шкале вторжения IES-R, а также высоким уровнем тревожности среди русских и чеченских респонденток достоверно чаще (p=0.05) характерно проявление активной формы гомосексулизма. В своем поведении (сексуальном и внесексуальном) респондентки данной группы имтируют мужское поведение, голос, одежду, прически, порой в утрированном виде. Они отмечают, что чувствуют себя, как мужчины и испытывают половое влечение только к женщинам. По отношению к мужчинам, преимуществено, чувствуют агрессию, гнев.

Следует отметить еще тот факт, частота и проявления смены сексуальной ориентации во многом зависит от культуральных влияний. Так в чеченской выборке подтверждение факта смены и наличия иной сексуальной ориентации значительно ниже, чем в русской выборке. Это обусловлено конфессиональными запретами. Смена ориентации осознается как греховное поведение, тем самым накладывая запрет на явные проявления. В русской выборке, напротив, женщины, сменившие сексуальную ориентацию (52% – 13 чел) свидетельствовали о своем высоком статусе в восприятии своей социальной группировки. Подтвержадя миф о некой романтизации образа гомосексуалиста или бисексуалиста.

Одним из способов переживания последствий и выхода из острой травмирующей ситуации, связанной с сексуальным насилием, является парасуицидальное поведение. 30 русских (23%) женщин и 22 чеченки (19.8%) отметили те или иные проявления парасуицидального поведения или намерений. Этот факт не должен удивлять в свете возможного продвижения психического травматического состояния к психогенной смерти. Некоторые респондентки отмечали, что некоторые попытки самоубийства (особенно случаи отравления) и неоднократные самоповреждения (перерезание вен) могут снижать или прекращать травматические переживания и состояния.

Отмечаются возрастные и национальные особенности в данном аспекте. Так можно утверждать, что у русских женщин с возрастом тенденция к выходу из травматической ситуации посредством суицида снижается. Опять-таки, критическим возрастом является 16-18 лет, для которого свойственна повышенная ранимость с одной стороны и романтизация смерти – с другой. Иная ситуация, характерна для чеченских женщин, критическим периодом является возраст 27-32 года.

Женщины никогда не состоявшие в браке, разведенные, вдовые, бездетные, одинокие, а также не удовлетворенные своими отношениями с партнером достоверно чаще (p=0.06) подвергают себя самоповреждениям или суицидальным попыткам.

Независимо от возраста и национальности, отмечена положительная корреляционная зависимость между суицидальным поведением и тревожностью (p ≤ 0.05), и суицидальным поведением и депрессией (p=0.05). Чем выше уровень деспресии, и чем выше уровень тревожности, тем выше вероятность суицидального поведения. Когда вследствие высокого уровня тревожности и депрессии наступает психическое оцепенение, жертва насилия осознает у себя чувства «омертвелости» и некоторые сопровождающие реакции сужения, деперсонализации – в особенности, когда имеет место чувствительность к потенциально летальному исходу травматического состояния – попытка самоубийства или самоповреждения может (пародоксальным образом) быть спасительной для жизни. Это обусловлено тем, что жертва насилия пытается утвердить свою власть над травмирующей ситуацией, состоянием, таким образом, прерывая состояние беспомощности и избегания. Некоторые из внезапных вспышек активности в состоянии высокой тревожности представляет собой тот же самый тип протеста в последнюю минуту, т.к. именно процесс психологической капитуляции является летальным.

Также следует отметить корреляционную зависимость между избеганием и суицидальными попытками. Чем выше показатели по шкале избегание, тем больше вероятность суицидального поведения. Зависимость между суицидальными тенденциями в травматическом состоянии и избеганием (p≤0.05), заключается в тяжелом сужении психических функций (блокировка и диссоциация от своего травматического прошлого). Неспособность описать психическое состояние в психической травме (в момент насилия) часто в ретроспективе обусловлено тяжелым торможением психических функций, которое сокращает до минимума самонаблюдение и познавательную способность. Суицидальное поведение в состоянии травматического стресса изнасилования объясняется тем же – полной неспособностью оценить ситуацию. Суицид является автоматизированным действием. Кроме того, суицидальное поведение представляется респонденткам обеих национальных групп (26%) как способ избегания реального внешнего врага. Достоверно чаще подобное поведение характерно для женщин, подвергающихся семейному насилию (p < 0.05). Существенны различия в паттернах данного поведения у русских и чеченских женщин. У русских женщин (19 %) на сознательном уровне могут быть проблемы, связанные со стыдом – либо прямо выражаемым, либо другими способами. Чеченские женщины демонстрируют неспособность самоутверждающего поведения, которое в действительности представляет собой проволжения поведения избегания. Неспособность действовать настойчивым или агрессивным образом у чеченок, также обусловлена невозможностью (а как следствие и неспособностью) проявлять ассертивную или доминирующую роль в своей среде.

Травма в жизни жертв сексуального насилия является причиной глубокого и стойкого страдания и делает более вероятным, что эти люди будут использовать ПАВ в несоизмеримо отягощенных формах и будут более глубоко зависимы, чем те, кто не пострадал от насилия. Значительная часть литературы свидетельствует о явной взаимосвязи между ПТСР и развития расстройств,связанных с использованием психоактивных веществ, подчеркивая глубокое страдание и наличие проблемы совладания (coping problems) у людей с травматическим опытом.

Повторяющаяся аффективная переполненность, оцепенение, перевозбуждение, связанное с этим эмоциональное истощение и неуправляемое поведение являются наиболее важными критериями. Они взаимодействуют с эффектами наркотиков и алкоголя, и являются полновластными определяющими факторами в попытках самолечения от последствий насилия.

Важнейшим мотивом для использования ПАВ и развития зависимости от них является открытие того, что они способны облегчать боль. Жертвы насилия понимают, что они могут самостоятельно "лечить" собственный дистресс. Процесс самолечения может быть наилучшим образом понят в более широком контексте понимания злоупотребления алкоголем и наркотиками и зависимости вообще, как нарушения саморегуляции. То есть, зависимые от ПАВ пациенты страдают не только потому, что они не могут регулировать свои чувства. Они страдают также из-за плохой регуляции своего отношения к себе (любовь к себе и самооценка), взаимоотношений с другими и заботы о себе. Эти уязвимые стороны целиком вплетены в образ жизни людей, которые пострадали от глубоко травматичных жизненных переживаний, полученных вследствие насилия. И тогда неудивительно, что ПТСР приводит к коренной психологической перестройке и усугубляет проблемы с саморегуляцией. Основные перемены происходят в аффективной жизни, самооценке (образе Я), взаимоотношениях и заботе о себе. Аффективная жизнь переживается в крайностях – или человек чувствует слишком много и переполнен эмоциями, или же чувств слишком мало, и он/она становится эмоционально парализованным. Таким образом, мы можем говорить о жертвах насилия как о людях, переживающих либо диаметрально противоположные потоки эмоций, либо – эмоциональное оцепенение.

В ходе обследования мы выясняли у респондентов факты употребления ими психоактивных веществ (фиксировались факты эксперементирования и устойчивой зависимости, разовое потребление ПАВ не учитывалось). Различные классы вызывающих зависимость ПАВ могут дифференцированно облегчать или изменять эти крайние эмоциональные состояния. Не удивительно, что у глубоко травмированных людей присутствует такое самоощущение и имеет место такая регуляция самооценки. Психическая травма сама по себе оказывает серьезное негативное влияние на жизнь человека, на его способность к саморегуляции; использование же наркотиков и алкоголя, со всеми вытекающими из этого последствиями, имеет просто трагические результаты. Таким образом, вызывающие злоупотребления ПАВ служат в качестве "подпорки" для уязвимых областей в саморегуляции, в особенности - для людей, страдающих ПТСР.

Респонденты в своих высказываниях относительно употребления ПАВ демонстрировали два аспекта гипотезы самолечения - (1) что вызывающие зависимость наркотики облегчают психологические страдания человека, и (2) что существует фармакологическая специфичность, заставляющая отдавать предпочтение одному классу наркотиков перед другими, – преимущественно связаны с факторами самолечения, характерные для ПТСР.
Если кратко суммировать обзор этих двух аспектов, то опиаты (героин, перкодан, демерол) привлекают к себе тем, что у них есть выраженные антиагрессивные и укрощающие ярость свойства. Употребление ПАВ опиатной группы продемонстрировали 11% респонденток русской выборки и 21% - чеченской (мы намеренно разделили потребление таких опиатов, как демедрол и перкодан от употребления героина). Они свидетельствовали о том, что ПАВ данной группы противодействуют этим мощным травматическим аффектам, успокаивают и вызывают чувство внутреннего умиротворения. Отношения с другими людьми переживаются как более доверительные и управляемые. Преобладание в потреблении опиатных наркотиков у чеченской группировки обусловлен большей доступностью данного вида ПАВ.

Депрессанты (успокоительные), такие, как алкоголь употребляют 19% русских женщин и 15% чеченок. Данная группа ПАВ также имеет собственную привлекательность, так как у них есть смягчающее и расслабляющее действие на жесткие ригидные защиты, которые предохраняют против потребности в доверии, эмоциональности, теплоте и близости.

Употребление стимуляторов, таких, как кокаин и амфетамины отмечены только у представителей русской выборки (1% женщин указали на потребление кокаина и 2% - употребление амфетамина). Данные психоактивные вещества привлекают к себе благодаря их активирующим и энергизирующим свойствам, способности вызвать чувство благополучия и удовлетворенности собой. Они противодействуют состояниям бездействия и пониженной энергичности, которые присутствуют в явных клинических депрессиях или в их менее заметных и атипичных формах. Наркотики, такие как кокаин, также привлекают высокоэнергичных, гипоманиакальных (не явно маниакальных), "упертых" ("fast-lane") людей, так как усиливают в них эти качества, помогая жить в привычной манере. Стимуляторы имеют также и противоположенный эффект (таким образом еще шире распространяя сеть своей притягательности); они парадоксальным образом успокаивают и помогают сосредоточиться людям, страдающим от расстройства гиперактивности и дефицита внимания (РГДВ); как правило, это происходит в случаях неправомерного использования кокаина, например, когда он легально выписывается в форме Риталина для людей, страдающих РГДВ. Отсутствие показателей по чеченской выборке обусловлено дороговизной данного вида наркотиков в данной группе и низкой распространненостью его в Чечено-Ингушской Республике (респондентки отмечают, что кокаин – средство для богатых).

Отдельного внимания заслуживают психоактивные вещества, относящиеся к группе галлюциногенов. Данный вид веществ такдже более распространен среди респонденток русской выборки (8% у русских, 2% у чеченок). Потребление наркотиков данной группы обеспечивает «уход» от травмирующей ситуации, снятие болевых симптомов, либо, наооборот, - создание болевой доминанты (вследствие возникающих головных болей и болей ЖКТ). В ряде случаев, респондентки свидетельствовали о возникновении состояния, позволяющего «романтизировать» травматическую ситуацию насилия. Учитывая эти специфические эффекты и действия наркотиков различных классов, не следует удивляться тому, с какой силой они взаимодействуют с интенсивными, болезненными аффективными состояниями и неуправляемым поведением, связанным с ПТСР.

Употребление опиатов предупреждало или предотвращало более регрессивные манифестации, такие как самоповреждение или ярость, направленная на себя или других. Употребление опиатов положительно коррелирует с высокими показателями по шкале IES-R «Физиологическая возбудимость», демонстрируя достоверные показатели (p≤0,05). В этом случае успокаивающее и сдерживающее действие наркотика, вероятно, предохраняет от индуцированного травмой гнева. Это резко контрастировало с опустошающими аффектами, которые имели место у других пациенток, которые не открыли для себя опиаты и не пользовались ими, которых мы могли наблюдать в рамках программы. В этих последних случаях неконтролируемый гнев и неистовые чувства/импульсы проявлялись в форме саморазрушения, «проглатывания» объектов, нападения на себя и других, и повторяющихся яростных эмоциональных вспышек.

Отдельного внимания заслуживает факт употребления героина. В чеченской выборке употребление героина наиболее распространено в подростковом возрасте. Респондентки 14-16 лет демонстрируют достаточно активное экспериментирование с данным видом психоактивного вещества. Стоит отметить, что достоверно чаще (p≤0.05) употребление героина является причиной виктимизации чеченских девушек. Факты сексуального насилия (причем в особо жестоких формах) в ряде случаев являются средством платы за наркотик, а также подавления проявлений физиологической возбудимости респонденток. В русской выборке «пик» потребления героина приходится на 27-32 года. При этом стоит отметить, что в данном случае наблюдается лишь экспериментирование, а не устойчивая зависимость. Следует отметить, что данные показатели не являются типичными (в настоящее время возрастная планка употребеления данного вида ПАВ значительно ниже). Достоверно чаще (р≤0.01) женщины 27-32 лет свидетельствуют о том, что они используют героин для предотвращения идеи мщения насильнику, подавления суицидальных мыслей, борьбы с бессоницей. Некоторые из этих респонденток (и не только они), также занимаются самолечением чувства эмоциональной неустойчивости, зажатости, оцепенения с помощью депрессантов, таких как алкоголь и подобные ПАВ.

Алкоголь, в зависимости от дозы, может облегчать или контейнировать эмоции. Употребление алкоголя коррелирует с высоким уровнем депрессии (p≤0.05), и показателями по шкале «Вторжение»IES-R (p≤0.05). В низких и умеренных дозах алкоголь способствует тому, чтобы люди рестимулировали эмоции, (переживали и выражали эмоции, которые иным способом они не могут почувствовать или выразить, включая чувства привязанности, теплоты и зависимости, или - раздражения, злости и неприязни). Респондентки отмечали, что в состоянии алкогольного опьянения они могут расслабиться, согреться и получать удовольствие от компании других людей. Одна пациентка описала, как употребление алкоголя помогло ей "достичь ощущения блаженства, гармонии, оргазма и открытости". Тем не менее, алкоголь, используемый в больших дозах, может сгладить или заморозить аффекты, которые переполняют и становятся невыносимыми, как это бывает, когда жертвы травм периодически окунаются в поток своих аффективных переживаний. Данные исследования показали, что возрастная группа 27-32 лет характеризуется максимальным употреблением алкоголя в обеих этнических группах.

Энергизирующие качества стимуляторов и галлюциногенов могут противодействовать состояниям отсутствия энергии и бездействия, связанным с явными или субклиническими формами депрессии. Достоверно значимые результаты, демонстрируют респонденты с острым переживанием депрессии (p≤0.01). При экспериментировании или использовании кокаина или других стимуляторов, респонденты обнаруживают, насколько сильно и за короткий срок эти вещества могут дать обратный ход их депрессии и эмоциональному бессилию, связанным с их травматическими переживаниями. Используемые длительно или в больших дозах, стимуляторы могут быть чрезвычайно разрушительными и вызывать такие нежелательные эффекты, как ажитация, интенсивная агрессивность, паранойя, и/или явные психозы. Несмотря на переживание таких сильных неприятных эффектов, эти вещества, тем не менее, заставляют некоторых жертв насилия продолжать применение стимуляторов. Интересно и еще более тревожно то, что люди с ТСИ часто кажутся даже слишком навязчиво увлеченными такими резкими и болезненными эффектами.

Некоторые исследователи (Schiffer, 1988) отмечали, что влечет таких тяжело травмированных людей с кокаиновой зависимостью к повторению и переживанию столь негативных последствий злоупотребления наркотиками то, что они находят в этом способ активного контроля и овладения своей болью и дезинтеграцией, которые так похожи на истощение, страдание, состояние пассивности и отсутствия контроля, которые они пережили, когда были травмированы. Данные, проведенного исследования наглядно демонстрируют возрастные и национальные особенности употребления стимуляторов и галлюциногенов. В чеченской выборке распространено незначительное употребление летучих веществ (ингалянтов) в группе девушек 17-20 лет. Это обусловлено низкой распространненостью и информированностью об употрбелении ингалянтов на территории ЧИР. В русской выборке наблюдаются следующие зависимости в употреблении данных групп ПАВ от возраста. В среде подростков (14-16 лет) летучие вещества пользуются популярностью (17%), это обусловленно низкой стоимостью,доступностью,небольшой продолжительностью действия и быстрым восстановлением с редко возникающими побочными эффектами. Кроме того, подростков привлекает мгновенное достижение состояния эйфории, способствующее подавлению травматических проявлений и переживаний. Кроме того, наблюдается динамика в потреблении галлюциногенов (псилоцибина, d-диэтиламид лизергиновой кислоты) у возрастной группы 14 – 26 лет. Это обусловлено тем, что данный вид ПАВ вызывает иллюзии, изменяет восприятие, настроение и характер мышления, способствует уходу от травмирующих ситуаций. Кроме того, данный вид ПАВ является доступным в молодежной среде. Употребеление таких стимуляторов, как кокаин и амфетамин наблюдается у русских женщин 21-26 лет. Отмечается значимая корреляция (p=0.01) между употреблением данного вида ПАВ и занятием проституцией (девушки отмечали как «работа в службе эскорта»).

Таким образом, можно утверждать, что существует тесная связь между проявлениями посттравматического стресса, вызванного сексуальным насилием и употреблением ПАВ. Хотя причинно-следственная связь не всегда очевидна.

Результаты наглядно демонстрируют, что сексуальное насилие, перенесенное в подростковом и юношеском возрасте, накладывает серьезный отпечаток на развитие психики и носит достаточно долговременный характер.

Кроме того, следует отметить, что используемые в настоящее время методы психотерапии травматического синдрома изнасилования не всегда являются эффективными. В первую оч8ередь это обусловлено с неспецифичностью данных методов, (и тем самым возможным травматическим характером), которые неоднозначно воздействуют на эмоциональную сферу пациентов, провоцируя в ряде случаев процесс «саморазвития аффекта» под воздействием возобновляющихся травматических представлений в ситуации эмоционального «погружения».

Определенный дефицит эмоциональной поддержки, а также относительная непродолжительность эффектов психотерапии требуют необходимость поиска новых форм и методов психологической помощи жертвам сексуального насилия, учитывающих возрастные, этнологические, конфессиональные и прочие особенности жертв.